Почти земляк
Здесь на втором этаже первое время ютилась семья Войновичей.
В конце июля не стало Владимира ВОЙНОВИЧА. Автору этих строк посчастливилось несколько раз общаться с этим человеком, хотя нашего брата журналиста писатель не особо жаловал.
В 1999 году я работал в газете «Премьер». В то время она еще только начинала вставать на ноги, поэтому для увеличения тиража требовалось придумывать различные «фишки». Идей в редакции было много. Так, я предложил сделать серию публикаций об известных всем людях, которые редко дают интервью, например о Войновиче. Имя этого писателя в разговоре появилось неслучайно — накануне бард Андрей Козловский рассказывал мне о своем выступлении в Германии. Был там и Владимир Войнович, оказавшийся хорошим знакомым организатора концерта.
В назначенный писателям час я позвонил в Мюнхен. «Владимир Николаевич, вы все еще у немцев обитаете, даже несмотря на то, что вам давно вернули гражданство?» — задаю разминочный вопрос.
«Не совсем так. Полгода я живу в Москве, полгода здесь, на арендованной даче, где в основном и пишу, чтобы никто не мешал», — раздался на другой стороне мягкий и довольно доброжелательный голос.
В интервью писатель поведал о своем пребывании в Вологодской области, о чем я даже в то время и не подозревал.
Самым известным его произведением является, безусловно, роман «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Войнович рассказал, что быт и нравы села Красное, где происходили описываемые там события, он срисовал с вологодской деревни Назарово, где жил во время войны.
К слову, спустя некоторое время после выхода романа в свет Владимир Николаевич бывал в наших краях, где провел несколько месяцев. «В 1973 году я получил солидный гонорар от издательства. На эти деньги приобрел «Запорожец» и отправился по местам своей молодости. Заехал и в деревню Назарово. За долгие годы она почти не изменилась, правда, пришлось немного поплутать. Решил разузнать дорогу. Первая же встреченная женщина меня тотчас узнала и даже вспомнила имя, хотя я здесь и был еще ребенком», — рассказывал писатель. Войнович тогда немного побродил по деревне, а затем спустился на берег реки Тошни, где провел несколько часов. Он долго глядел на воду, воскрешая в памяти эпизоды из прошлого.
Поиски деревни Назарово привели меня в село Новое Вологодского района. Я зашел в первый попавшийся дом с целью выяснить точное месторасположение нужного мне поселения, а заодно найти старожилов — возможно, кто и вспомнил бы пацана, который жил в этих краях всего несколько месяцев… Дверь открыла пожилая женщина, оказавшаяся бывшей учительницей будущего писателя, — Клавдия Николаевна Абрамова. Услышав фамилию, старушка оживилась: «Как же, как же, Володю я хорошо помню. Он неплохо в школе учился». Впрочем, помнила старушка не только будущего писателя, но и вообще всех учеников за почти сорок лет педагогической работы.
В ходе беседы свидетельница эпохи открыла неизвестную страницу истории из жизни писателя, которую он несильно афишировал (возможно, не придавая этому эпизоду значения). Во время войны в этих краях был совхоз МВД, где работали заключенные. Председателем этого совхоза был Владимир Гойхман, являвшийся родным братом матери будущего писателя Розалии Климентьевны. Семья Войновичей жила бедно. Выручал, как водится, брат — человек, у которого всегда был суп с мясом — большая редкость для того времени. Спустя некоторое время семья перебралась из Назарово в Ермаково…
Выяснилось также, что само Назарово находится в полутора — двух километрах от Нового. Туда мы и отправились с учительницей Войновича. «Вот здесь на втором этаже они и жили», — указала на дом с мезонином старушка узловатым указательным пальцем. В этот момент я вынул фотоаппарат и сделал снимок (пленка, к сожалению, не сохранилась). Впоследствии та фотография послужила предлогом более близкого знакомства с писателем.
С Войновичем мы условились встретиться в Москве, в его квартире на Ленинском проспекте. Дверь открыла его супруга Ирина Даниловна. По ее встревоженному лицу было видно, что к незнакомым гостям она относится с опаской, видимо, сказывалась популярность писателя.
«Владимир Николаевич сейчас очень занят и принять вас, к сожалению, не может», — с напускной скорбью в голосе произнесла Ирина Даниловна.
«Мы же с ним договаривались! Я специально из Вологды приехал, чтобы фотографию учительницы отдать. Может, пустите на минутку», — взмолился я.
«Давайте, я передам фотографию», — предложила женщина, держа двери на цепочке.
Услышав наш диалог, писатель поспешил мне на помощь: «Ира, пропусти человека. Он почти земляк».
«Я вообще-то с журналистами очень давно не общаюсь. Ирина Даниловна в этом деле всегда начеку. Так что вы на нее не обижайтесь», — начал было оправдываться Войнович. Я протянул ему обещанный фотоснимок.
Писатель сразу же узнал учительницу на фото. «Ну как же не помнить своего учителя — Клавдия Николаевна!» — с этими словами писатель принялся гладить ладонью фотоснимок.
Я к нему заходил каждый раз, когда бывал в Москве. С тех пор Ирина Даниловна стала относиться ко мне благосклонно.
Мы пили на кухне чай или, бывало, чего покрепче. Много шутили, спорили о тенденциях в современной литературе. Обсуждали писателей.
«Что с вашим Беловым, он в своем уме?» — спросила меня как-то раз Ирина Даниловна, имея в виду его выступление с трибуны Госдумы о «геноциде русского народа».
«Он же старенький, чего вы хотите?» — парировал я.
«Позвольте, я Белова на два года старше, но такую чушь на весь мир не несу», — возмутился Владимир Николаевич.
«Владимир Николаевич, видимо, у вас есть чувство юмора, а потому вы мир иначе воспринимаете», — ответил я.
«Пожалуй, вы правы, чувство юмора меня не раз уберегало от ошибок», — успокоился писатель.
Как-то раз на одной из таких чайных посиделок я решил подарить Войновичу книгу Генриха Сечкина, который съел своего тюремного приятеля. Съел по жребию, чтобы в зимней тайге не умереть с голоду. Тут за столом начался шум. «Какая мерзость! Мы даже в руки не возьмем такую книгу!» — воскликнула Ирина Даниловна вместе со своей подругой Татьяной Бек, известной поэтессой.
«Но в мировой литературе полно примеров вынужденного каннибализма. Взять хотя бы байроновского «Дон Жуана». Это произведение вы же не считаете мерзким?!» — вставил я шпильку.
«Но это же Байрон!» — воскликнула Ирина Даниловна, не зная, чем крыть. Ей на помощь пришел Владимир Николаевич.
«Когда я работал с зэками на лошади в Ермаково, то много таких историй слышал. Когда кто-то из опытных уголовников хотел сбежать, то непременно подговаривал на это дело сокамерника, чтобы в случае непреодолимых обстоятельств его съесть. На тюремном языке это называлось «бежать с коровой». Скорее всего, ваш Сечкин взял с собой корову и выдал за друга», — предположил писатель.
«Вы ошибаетесь, это был друг, а не «корова» — Юрка Бизон, я даже надпись с крестиком у Сечкина на животе видел: «Спи спокойно, Юра», — начал спорить я.
«Где спи, в животе что ли? Это уже перебор», — засмеялся Войнович, а после сказал, что даже если книгу из уважения ко мне возьмет, то читать не будет.
«А вы бы съели человека, если бы умирали с голоду?» — полюбопытствовал я.
«Во время войны мне было известно о нередких случаях каннибализма в вологодских деревнях. Очень часто жертвами оказывались собственные дети. Но я лучше бы умер от голода, чем съел себе подобного. Человек, однажды съев человека, не может таковым называться», — сказал жестко писатель.
Я посмотрел ему в глаза и сделал вывод, какой кремниевой твердости этот тихий интеллигент. Из разговоров с писателем я понял, что тот не мог терпеть лжи и восхвалений. И всегда говорил, когда другие из страха молчали.
Советская власть его боялась, зачислив в ряды идеологических диверсантов, а диссиденты таили обиду, не в силах простить писателю его отношение к Солженицину, которого он выставил в невыгодном свете в антиутопическом романе «Москва 2042». Сам Войнович объяснял, что роман был написан вовсе не про Александра Исаевича, он хотел показать соотечественникам их необъяснимую тягу обожествлять человека, называя того великим писателем, чье творчество с точки зрения писательского мастерства является довольно посредственным. «Вот Варлам Шаламов — писатель, а Солженицын — так себе. Но Шаламова почему-то так не превозносят, как Солженицина, хотя лагерную тему в своем произведении он раскрыл куда сильней», — рассуждал Войнович.
Любопытный штрих. В 2000 году Владимир Войнович стал лауреатом Государственной премии — за развенчание сталинизма в его новой книге «Монументальная пропаганда». Таким образом, власть официально признала вклад писателя в борьбе с тоталитарным режимом.
«Какие ощущения вы испытывали при вручении той премии?» — задал я вопрос мэтру.
«Я всегда с опаской и подозрением относился к подобным «подаркам» со стороны государства. Испытываю неловкость за то, что власти я теперь что-то должен. Намного приятней получить нечто подобное от какой-нибудь, скажем, общественной организации», — ответил тогда Войнович.
Наша справка
Владимир Войнович (1932–2018) – русский прозаик, поэт и драматург. Известен также как автор текстов песен и живописец. Лауреат Государственной премии РФ (2000), почетный член Российской академии художеств.
Автор знаменитых строк:
«Я верю, друзья, караваны ракет
Помчат нас вперёд от звезды до звезды.
На пыльных тропинках далёких планет
Останутся наши следы…»
Помимо эпопеи о Чонкине (которая, по сути, является трилогией), он написал антиутопию «Москва 2042», «Портрет на фоне мифа», который называют антисолженицынским, а также автобиографию «Автопортрет. Роман моей жизни».
В 1980 году был выслан из СССР и лишен советского гражданства; до середины 2000-х годов жил в Германии.
«Во втором и третьем классе Вова В. практически не учился. Была война, и обстоятельства препятствовали учебе. То школа слишком далеко, то надеть нечего, то нечего есть. В четвертый класс Вова попал в феврале 1944 года. Было это, если кому интересно, в Вологодской области, в деревне Новое. То есть в Новом Вова учился, а жил в Назарове — между этими деревнями расстояние было километра, может быть, два. Вова и его родители приехали туда из Куйбышевской области и временно поселились в доме брата Вовиной мамы, председателя тамошнего колхоза…Одна учительница вела все четыре класса в две смены. В первую смену и в одной комнате учились второй и четвертые классы, а во вторую — первый и третий. Одному классу учительница давала письменное задание, с другим занималась устно».
Из автобиографической книги Владимира Войновича «Запах шоколада».
Оставить комментарий: